В Украине формируется эсхатологическая секта - "электронно-виртуальная церковь"?

Христианство — религия парадоксов. В ней странным образом сочетаются самые антиномичные вещи: есть вера в Промысел Божий, но нет фатализма. Более того, постулируется свобода твари, простирающаяся до возможности богоборчества и сознательного отвержения благодати. Есть вера в человека, «самовластие» и недетерминированность его свободы. Но есть и убежденность в его глубочайшем падении, поврежденности человеческой природы. Человек, по выражению Сергея Аверинцева, это царский сын, изгнанный из своего отечества, и потому вынужденный быть скитальцем, но именно ради него и создавалась Вселенная. Есть упорное стояние за «единый аз» догматики, но не потому, что христиане — безумные фанатики, а потому, что «мельчайшая ошибка в доктрине может разрушить всю человеческую радость. Неточная фраза о природе символа сломала бы лучшие статуи Европы. Оговорка — остановила бы все пляски, засушила бы все рождественские елки, разбила пасхальные яйца. Доктрины надо определять строже строгого хотя бы для того, чтобы люди могли вольнее радоваться» (Г. К. Честертон). Семен Франк к парадоксам христианства относил также диалектику «обладания сокровищем на небесах» и трагизма земного существования, антиномию временного и вечного, добра и зла как бытия и небытия.

К этому ряду христианских парадоксов принадлежит ощущение времени, движущегося с неумолимой быстротой от сотворения мира к его концу и эсхатологическому преображению. Хотя все «религии книги» ориентированы  на линеарное восприятие времени, именно христианству свойственна необычайная чуткость к его «знамениям»; история понимается как промежуток между тайным, кенотическим преодолением мира Христом и тем часом, когда Он явится во славе как молния, которая «исходит от востока и видна бывает даже до запада» (Мф., 24:27) 

Эсхатологический историзм сформировал представление о том, что до славного пришествия Христа видимым символом Его власти должен быть «благочестивый православный Государь-самодержец», удерживающий порядок и служащий заслоном перед Антихристом. Мысль о том, что Антихрист придет после крушения суверенной государственной власти, звучит в учении многих Отцов Церкви, в частности, у св. Иоанна Златоуста. Новый правитель мира установит свой порядок на фоне мирового хаоса и безначалия: «И он будет стремиться похитить всю — и человеческую и божескую власть».

Эсхатологией пронизаны жития святых и древнерусские летописи. Как полагает Игорь Данилевский, эсхатологические представления лежали в основе авторского замысла Начальной русской летописи. Последняя должна была зафиксировать историческую драму, которая разворачивалась на богоизбранной «земле руськой» — «центре спасения человечества на Страшном Суде». Отсюда идея последнего земного царства, перерастающего в Царство Христово. Средневекового летописца интересовали не просто события в хронологическом порядке, но прежде всего паранормальные факты, интенсивно нарастающие свидетельства приближения конца истории: В лето 1065 бысть знамение на небеси: и на западней стране звезда превелика, луча кровавы, восходящи з вечера по заходе солнечнем, и пребысть за семь дний…В сия же времена бысть детищ ввержен в Светомль, сего же детище извлекоша рыболове в неводе, его же позоровахом до вечера и паки ввергоша его в воду, бяше сий детищ: на лици ему срамние удове, а инаго нельзя сказати срама ради (Краткая Волынская летопись).

В средневековой Украине, как и во всей Европе, ведущей летоисчисление от Рождества Христова, эсхатологические настроения были связаны с ожиданием 1666 года. По приближению года с тремя шестерками начавшийся в реформаторской Англии коллективный психоз распространился на весь «христианский мир». Именно эта дата связана с возникновением саббатианского движения: некий Саббатай Цви прибыл в Иерусалим и провозгласил себя обетованным Мессией. «Он обещал восстановить Иерусалим и Израильское царство, вернуть евреям их отечество и вывести из неволи. Некоторые оставляли свои дома и имущество, ничего не хотели делать и говорили, что вскоре Мессия перенесет их на облаках в Иерусалим» (Николай Костомаров). 

О скором приходе Антихриста писали украинские книжники Стефан Зизаний, Иоанн Вишенский, Иоанникий Галятовский. Признаком конца времен считались гонения на православие в Речи Посполитой и попытки властей незаметным образом подменить «истинную веру» ее симуляцией — «юной унией». Собственно, так и должно быть строго «по Писанию»: «Яко подобаєт Церкви правдивой Христовой в последних часех века того во умаление приходити от победы князя мирского», — писал Вишенский. В этот же период из протестантской литературы в православную перетекает идея об Антихристе на святительском престоле, проще говоря — о «папе-антихристе». К конструктивным идеям украинских православных книжников относится мифологема «Киев — Второй Иерусалим», появившаяся в киевской книжности еще в Древней Руси. Возможно, ее реставрация именно в ХVІІ веке связана с православно-католической полемикой о преемственности апостольской благодати.

Эсхатологическая тематика нашла отражение и в политическом дискурсе: например, переписке Богдана Хмельницкого с московским царем Алексеем Михайловичем. Война с Польшей представлялась гетманом как последняя апокалиптическая битва добра и зла. Примечательно, что именно в это время чрезвычайную популярность приобретает идея вселенского православного царства и православного царя как «предтечи» Пришествия Христова. Этот царь будто бы должен покорить весь мир, превратить православие в мировую религию, а затем передать свою власть  непосредственно Христу. «Чаят би слово Божие и пророчество исполнилося, чтоб иноверцы западные под нозе твоего царского величества и всего православия покорились…», «Даби мы и весь мир православный российский…точию Богу небесному веровали и поклонялися, и цареви единому под солнцем благочестивому… повиновалися и покоряли в роди и роди до века — писал Хмельницкий в Москву. А Иоанникий Галятовский говорил о некоем «пророчестве», по которому православный царь должен покорить Турецкую империю и освободить Иерусалим. 

В библейском контексте речь идет о том, что в «последние времена» Евангелие будет проповедано во всем мире. Поскольку православная доктрина не допускала мысли, что истинное Евангелие можно проповедовать неправославными устами, перед кончиной мира именно православной проповедью (а значит и государством!) будет охвачена Вселенная, превратившись, таким образом, во Вселенную торжествующего православия.  

Идея «последнего православного царя-предтечи», вне сомнения, пришла на Русь из Западной Европы, как и ажиотаж вокруг 1666 года. Еще император Оттон ІІІ, –заметил Сергей Аверинцев, — приурочивая завершение истории к 1000 году, «особенно серьезно считался с перспективой оказаться последним императором всех времен и потому его сознание и поведение особенно интенсивно проявляли апокалиптические признаки. Придворные художники окружали его церемониально-стилизированный, иератический, доведенный почти до иероглифа образ атрибутами самого Христа». Его преемники были не менее притязательны. К примеру, Фридрих ІІ, — пишет Жак Ле Гофф, — «представлял себя ”императором конца времен”, спасителем, который приведет мир к золотому веку, новым Адамом, почти что новым Христом». 

Эсхатологическими были мотивы создания доктрины «Москва — Третий Рим», связанной с окончанием сакрального седмеричного цикла (седьмой тысячи лет от сотворения мира). Считалось, что история завершается в 1492 году, после чего наступает восьмой день вечного блаженства в «Небесном Иерусалиме» (отсюда идея «Москва — Второй Иерусалим»). После того как конец мира не наступил и жизнь продолжилась, на смену иерусалимской тематике пришла идея «Третьего Рима» как последнего оплота православия и предшественника Царствия Божия. Примечательно, что вскоре на смену архаической родовой патримонии приходит новое самосознание монархии: последняя обретает харизматическую природу, а ее носитель становится не только царем, но и священником. Он не просто наследует власть от своих предков, а получает ее как дар Святого Духа в акте помазания на царство. Отныне Царь есть Помазанник Божий, т.е., Христос.

Позже эсхатологический надрыв привел к великому расколу Русской Церкви средины ХVІІ в., когда по мнению приверженцев старого обряда, в мире воцарился Антихрист (в разных версиях: «мысленный», «плотский» или «расчлененный» в виде государства и сменяющих друг друга царей). Он намерен пометить своих людей особой меткой, извратить священный строй устоявшееся жизни, наполнив его сатанинским содержанием через изменение буквы текста или формы обряда. Лесные «бегуны», горящие срубы и замурованные землянки свидетельствовали о серьезности веры тех, кто спасал свои души путем отказа от благ мира, «лежащего во зле». 

Атрибутом этой веры является технофобия, подозревающая технические новшества в службе темным силам и протестующая против любых форм государственного учета. Появившиеся бумажные денежные знаки сразу же были распознаны как «печать антихриста»: нечестивый император «лживую монету бумажную назвал серебром». Так или иначе, без ассигнаций действительно стало невозможно «ни покупать, ни продавать» что-либо. (Откр., 13:17) В результате появилась секта «безденежных бегунов», считающих, что берущим в руки деньги нет прощения (Елена Дутчак).

Евангельский рассказ не давал забыть о том, что рождению истинного Мессии предшествовала перепись населения в Римской империи. Поскольку Антихрист — имитация Христа, его нечестивому приходу будет предшествовать появление новых форм контроля над личностью. Учитывая эти ожидания, в наибольшей мере на роль Антихриста подходил Петр І. Он ввел подушный налог и провел перепись населения, превратил Церковь в «Духовную коллегию», объявил себя ее «крайним судьей», именовал себя «христом», симпатизировал «темному Западу», пародировал церковные таинства, путем брадобрития покушался на образ Божий в человеке. Кроме того, он изменил традиционный титул московских монархов: вместо сотворенного Богом слова «Царь» назвался «Императором», в котором богомудрые начетчики сразу же обнаружили «число зверя». Новоявленный «антихрист» стремился унифицировать подчиненное ему пространство, свести к геометрической пропорции, «точным и однолинейным отношениям» все проявления личной и общественной жизни, чем вполне оправдывал возложенную на него роль. (Юрий Лотман).  

Подобное умонастроение Борис Успенский назвал космологическим мышлением. Оно предусматривает оценку исторических событий сквозь призму исходного сакрального Текста, формирующего некие парадигматические поступки, образы и профетические дискурсы, реализующиеся в профаном измерении. История — это развертывание Божественного Промысла, домостроительство человеческого спасения, «исполнение пророчеств». В рамках такого историзма — событие прочитывается не как следствие предшествующих событий, а как «знамение», указывающее на приближение «последних времен». Голод, стихия, война или эпидемия актуализировали целый пласт библейских, патристических, апокрифических текстов, наделяли их новым смыслом, отправляли новым адресатам, которые генерировали новые тексты. 

К примеру, духоборы воспринимали Российскую империю как Египет, а свое переселение в Канаду как «новый Исход». Атлантический океан превращался в Красное море, а российский император — в фараона-гонителя. Штундисты-малеванцы, уверовавшие в божественность таращанского мещанина Кондратия Малеванного, считали православных священников «фарисеями и саддукеями», полицию ассоциировали с римской стражей, судей — с Понтией Пилатом, а пребывание в психбольнице — с искупительными страданиями. Хлысты имели своих «саваофов», «христов», «богородиц», «апостолов» и «иуд». Православные крестьяне Курской губернии, впервые увидев поезд, мчавшийся по железной дороге, отождествили его с закованным в броню апокалиптическим чудовищем (Откр. 9:9), пытаясь изгнать его крестным ходом с иконами и хоругвями. Несколько десятков тираспольских беспоповцев, восприняв всеобщую перепись 1897 г. как «запись к Антихристу», похоронили себя заживо. По словам Леонида Гереца, народная апокрифическая эсхатология воспринимала техническую и социальную модернизацию как начало апокалипсиса. Она впитывала в себя новости «модерного мира», реинтерпретируя их «в соответствии с собственными категориями». 

Впрочем, эсхатологическое мышление — не ограничивается сферой религиозности. Яркие примеры светской эсхатологической риторики дают политические деятели от Богдана Хмельницкого до Виктора Ющенко. Оба политика использовали образы Моисея-освободителя, избавления от «египетской неволи», Исхода своего народа в обетованный Ханаан. Библейские парадигмы используют многие политики, сами того не подозревая. Они заложены на ментальном уровне носителя иудео-христианской традиции. По мнению ряда исследователей, парадигма Исхода легла в основу доминантных для европейского мышления метафор «эволюции» и  «прогресса». Даже сознательно нерелигиозный человек, по мысли Мирча Элиаде, не свободен от своего религиозного наследия: оно постоянно диктует ему те или иные нормы социального поведения и модели принятия решений.

В контексте изложенных рассуждений более понятым становится такое явление современной церковной жизни как «ультраконсервативное православие» или «псевдоправославный консерватизм», проявляющийся во многих учениях и практиках, балансирующих на грани ортодоксии, ереси и раскола. А некоторые из них прямо объявлены еретическими, к примеру, учение о «царе-искупителе» Николае ІІ, который «искупил» грехи русского народа.

К этой же категории относятся пензенские закопанцы и диомидовцы, борцы с идентификационными кодами и паспортами, «мировым тайным правительством» и заговором против «Святой Руси», экуменизмом и Всемирным советом церквей, сторонники канонизации «благочестивого» Ивана Грозного и «оклеветанного старца», «тайного схимника» и «мученика» Григория Распутина, сторонники «праведного» Иосифа Сталина и странные люди, идущие крестным ходом в поддержку «грядущего православного царя», который объединит «триединую Русь» и которого убоится сам Антихрист. Некоторые общины выходят из подчинения иерархии РПЦ в раскол, некоторые остаются, но тяготеют к непослушанию «теплохладным архиереям», не понимающим «знамений времени».

Не обязательно вся эта вереница идей должна вмещаться в одной голове. Кто-то может искренне бороться против «антихриствой печати» и во исполнение апостольских слов о скитальцах по пустыням и горам (Евр. 11:38) с трехгодичным запасом сухарей убегать в леса, но при этом не почитать «мученика-старца Григория Нового». Кто-то может выступать за «триединство Руси», но совсем не стремиться замуровать себя в землянке. Кто-то может воодушевиться «проповедью всемирного покаяния», но при этом не подписывать Третий Завет с «Борогодичным центром». Однако, как правило, логика культурной маргинальности требует, чтобы все это совмещалось. В конце концов, так и случается, но уже за пределами ортодоксии.

То, что сейчас происходит в Церкви протодиакон Андрей Кураев назвал «мирянской Реформацией» — попыткой мирян и монахов захватить власть над Церковью, навязать ей свое дихотомическое мировидение и мироощущение, не знающее компромиссов и полутонов. Аргументы берутся, к примеру, из пророчеств, приписываемых преп. Серафима Саровского о то, «что будет время, когда архиереи земли Русской и прочие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей его чистоте, и за то гнев Божий поразит их…» А чаще всего из апокрифического околоцерковного мифотворчества — «пророчеств» неких анонимных «старцев», которые нельзя ни атрибутировать, ни верифицировать.

Печатные издания борцов с Антихристом представляют собой информационные сводки с фронтов: «Против электронного концлагеря», «Истинные верующие никогда не согласятся принять антихристово клеймо», «Высокие технологии ХХІ века как способ достижения мирового господства», «В Киеве начинают внедрять электронную социальную карту киевлянина», «Приход без ИНН», «Новые успехи верующих в борьбе с ИНН», «Суд нашел в ИНН число диавола — 666», «Зарплата по электронным карточкам — шаг в бездну электронного концлагеря», «В чем опасность идентификационных номеров», «Шенгенское соглашение — проспект к антихристу». Встречается и такое: «Готовится нанесение идентификационных номеров на святые иконы». Написана даже специальная «Молитва против антихристовых документов», а пользующиеся электронными документами люди называются «богоотступниками». В некоторых монастырях верующим, имеющим ИНН, отказывают в евхаристическом таинстве.

Особую обеспокоенность вызывает использование штрих-кода на товарах. Некоторые афонские монахи, например, решив, что «из штрих-кода торчат рога и копыта в виде трех пар полосочек по краям и середине», прибегают к маленьким хитростям: покупая чай, они высыпают его в баночку, а упаковку выбрасывают. В конечном итоге, постоянная подозрительность в отношении технических достижений, неудовлетворенность такими лукавыми полумерами как манипуляции с чаем и баночкой, приводит к мечтам о возврате к первозданной простоте и естественности: «Если бы человечество договорилось и решило отказаться от технического прогресса и вернуться к плугу, лошадкам, чистому удобрению! Это спасло бы человечество, избавило его от уничтожения и отодвинуло бы приход антихриста» (о. Рафаил Берестов). «Приучив себя уже сейчас к жизни простой, умеренной, — советует Паисий Святогорец, — можно будет пережить те годы. Иметь маленько землицы, возделать немного пшенички, картофеля, посадить несколько масличных деревьев, и тогда, держа какую-нибудь скотинку, козочку, несколько курочек христианин сможет пропитать свою семью».

Конечно же, спасение естественностью в исторической регрессии предполагает воссоздание простого и понятного государственного строя: «Ибо, согласно пророчествам русских подвижников, дивных богомудрых Отцов, Россия может восстать с колен только как православное царство во главе с самодержавным богодарованным монархом и никак иначе». В некоторых версиях этих «пророчеств», понятие «Россия» охватывает, по меньшей мере, весь славянский мир. В связи с этим оценка украинской идеи как богословской «ереси» вполне закономерна.

В позиции священноначалия Церкви по поводу длящейся второе десятилетие паники вокруг ИНН и электронных документов показателен один момент: в отличие от бунтующего монашества и «церковного народа», никто не решается прямо отождествить их с «числом зверя» или «печатью Антихриста» и т.д. В Послании Священного Синода УПЦ говорится о том, что «принятие сегодняшних идентификационных номеров еще не означает измены Христу и поэтому не означает принятия ”печати антихриста”». А патриарх Алексий ІІ однозначно осудил «ревнителей не по разуму», которые «не сознают опасности придать своим ограниченным суждениям характер ”общецерковного учения”».  

Священным Синодом РПЦ такие настроения названы «суеверием», электронные документы — «не имеющими религиозного значения», а их принятие или непринятие — «делом личного выбора». В Итоговом документе заседания Синодальной богословской комиссии сказано: «При том, что сама технология производства и применения подобных идентификаторов не может считаться предосудительной, необходимо добиваться гарантий сохранения тайны личной жизни, открытости для человека всей собираемой о нем информации при одновременной недоступности ее для кого-либо, кроме особо уполномоченных государственных инстанций, действующих на основании соответствующих законов». 

В обращении патриарха Кирилла «В защиту прав граждан, отказывающихся от ИНН» ни слова не говорится об Антихристе, «числе зверя» и конце света, вместо этого нейтрально-корректно заявлено, что «православные христиане опасаются, что использование новых технологий может привести к тотальному идеологическому и иному контролю над личностью. Учитывая несовершенство правовой базы и используемых технологий, их уязвимость для преступного воздействия, повсеместные утечки информации, что создает реальную угрозу не только жизни и безопасности отдельных граждан, но и государства в целом, — все преимущества данных технологий, включая удобство использования и экономичность, могут быть моментально перечеркнуты по простой неосторожности обслуживающего персонала». Единственным архиосторожным намеком на апокалиптическую тематику являются слова о том, что «негативную реакцию вызывают также документы, носящие определенные символы, целесообразность и предназначение которых вызывает сомнения».

Нередко заявления церковных иерархов больше напоминают речи правозащитников, чем богословов. Аргументация против принудительной идентификации строится не столько на библейско-патристической традиции, сколько на теории прав человека в духе Страсбургской конвенции 1981 г. («О защите частных лиц в отношении автоматизированной обработки данных личного характера»). Богословская рецепция усиливающейся технократии пока окончательно не оформилась, балансируя между категорической демонизацией и аксиологической нейтральностью. 

Вместо выводов отметим, что в современных эсхатологических настроениях следует с осторожностью различать две грани. 

Первая грань — несомненно патология, апокалиптическая фобия, ересь, сектантство, истерика, доходящая до безумия. Примером может служить деятельность мотроновцев-чибрикистов в Молдавии, избивающих московских богословов, приверженцев квазицерковного неосталинизма, распутинщины, тальковщины, царебожничества (Жанна Бичевская и др.), шовинизма, ксенофобии, технофобии, украинофобии, антисемитизма, нумерофобии, изоляционизма, прикрывающегося апокрифическими теориями средневековых монахов и призывами ко «всемирному покаянию». Отсюда прямая дорога к пензенским закопанцам, ожидающим апокалипсиса в своем подземелье или виссарионовцам, нашедшим своего «мессию» в красноярских лесах.

Но есть и другая грань. Ее существование и мотивацию вряд ли можно объяснить простой ссылкой на невежественность и фанатизм. За ней стоит библейская эсхатологическая чуткость, специфически христианский опыт всматривания в историю с целью увидеть «знамения» второго прихода Спасителя, радостный пафос последних строк Откровения: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр., 22:20)