О приезде в Россию

Это был девяносто шестой год. Моя жена погибла при аварии самолёта, который летел из Парижа в Нью-Йорк. Это было ужасно. И я решил изменить свою жизнь.

Во Франции у меня были богатые родители, хорошая работа регионального директора одного из больших рекламных агентств в Париже. Я приехал в Москву, где меня никто не знал, и начал всё сначала.

Я хотел начать новую жизнь. Я открыл маленький бар, и решил, что лучше буду жить в Москве, чем в Париже.

Нет, было не страшно. Был, конечно, огромный бардак. Но вокруг била такая энергия, которая мне очень нравилась. Двадцать лет назад, по сравнению с нынешним, это была просто другая планета.

Россия эволюционирует очень быстро. А поскольку в своё время я изучал политологию в Сорбонне, мне было очень интересно смотреть на всё, всё понимать. Это было как кино: Россия развивалась на моих глазах.

О духовных поисках

Жизнь – это эксперимент. В любом случае, приезд сюда – это был ещё один маленький эксперимент внутри жизни. Что было важно – я сразу ощутил себя здесь, как дома.

Я не стопроцентный француз. Мой отец родом из французской Бретани, из семьи иезуитов, у нас в семье даже был один священник. Моя мать – еврейка из Варшавы, коммунистка, со всеми вытекающими последствиями.

Со мной в детстве почти не говорили о религии. Я никогда не был в синагоге, хотя мать – еврейка. Католический храм я помню – я бывал там, когда ездил на каникулы к бабушке с дедушкой. Но тогда я там, конечно, ничего не понял. Моя мать была коммунисткой, мой отец после десяти лет учёбы у иезуитов вообще не касался этих тем.

Хотя, наверное, в чём-то я похож на отца. Его семья хотела, чтобы он принял сан. Он десять лет учился, а потом всё-таки ушёл – ему не понравилось. Когда молодого человека заставляют учить латынь, греческий, английский, немецкий – это сложно. Сначала он встретил мою маму, а в конце жизни был буддистом в Лаосе.

Я был открыт к этим вопросам, сам что-то читал – сначала про буддизм и медитацию, потом – Библию, философов – Льва Шестова и православных и десять лет назад решил принять православие.

О России, законах и правилах

Меня в детстве воспитывали очень строго. Я много читал, телевизор был запрещён. Наверное, так нужно. Потому что когда я оказался здесь в Москве, жизнь была вообще без границ, и нужно было самому выстраивать свою дисциплину и решать, как здесь жить.

Мои внутренние правила – наверное, это было всё, чему когда-то учили – родители и дальше. Хотя я и понимал, что половина из этого неправильна. И я сразу решил, что здесь – другая страна, и я должен в ней адаптироваться. И я просто слушал.

У меня двадцать лет вообще не было конфликтов с русскими партнёрами, хотя несколько раз было страшно. Но я всегда знал, что надо просто слушать, понимать и знать, что мы никогда до конца не правы. Другая страна, другие законы, другие границы.

Конечно, 96-ой год – это были ещё времена Ельцина… И то, что я застал в России, – это было не беззаконие, а просто народ, который в первый раз увидел другой стиль жизни. И они хотели всё попробовать, и всё было так – экстра…

А потом всё поменялось. Пришёл Путин, и появились законы. У меня много друзей, которые десять лет вели себя, как безумные. А потом задумались о религии, о православии. Они задумались о корнях.

Эти безумные времена прошли и начались другие. Конечно, здесь не так много законов, как на Западе, но это лучше, чем когда слишком много законов во всём. Во всяком случае, русские люди – гибкие – в отношениях с Богом, с законом, с государством. У каждого человека эти отношения свои – я не считаю, что это плохо.

Я всегда считал, что философия, культура и религия – это более важная вещь, чем деньги. Для меня всегда было так.

А в России я просто решил, что эта страна не моя, здесь ничего для меня нет, и я просто помогаю друзьям вести бизнес – открывать бары, рестораны. Для меня это был эксперимент, потому что в Париже я такими вещами не занимался.

О жизни в России

В Париже я был начальником рекламного агентства. И мы работали для табачной компании. И когда был принят закон о запрете на открытую рекламу сигарет, мы открыли сеть баров одной торговой марки. Потом ещё один такой бар я открыл в Мадриде, а потом полетел открывать в Москву (он одно время был очень популярен) – и назад уже не вернулся.

Потом один за другим я открыл в Москве шестнадцать баров – не все для себя. Некоторые – как дизайнер, другие… я не архитектор, но могу, например, рисовать планы. Вообще, насколько я помню, первые пять-десять лет жизни в России – это была одна сплошная тусовка.

А потом я встретил женщину, с которой мы были вместе восемь лет. Она была из мусульманской семьи, но эти мусульмане были как русские – ни молитвы, ничего… И мы вместе с ней занимались медитациями.

Я тогда уже зарабатывал большие деньги, и мы стали искать, как передать их тем, у кого их нет, и решили устраивать обеды для пенсионеров. Основали благотворительный фонд, переговорили с несколькими батюшками. Те спросили, православные ли мы.

И мы обсуждали это с моей подругой. А потом во время медитаций стали читать «Добротолюбие» – Григория Паламу и всё остальное. Потом пробовали медитировать через Иисусову молитву. А потом решили креститься.

Она крестилась на месяц раньше. А потом я встретил очень классного батюшку. Мы с ним поговорили о том, кто я, откуда и как я вижу жизнь – и он меня крестил. Я не могу сказать, что я хожу в церковь каждый день, но я чувствую внутри эту соборность.

Мы начали заниматься благотворительностью и передавали каждый месяц пять-шесть тонн еды для пенсионеров. Пенсионеров было очень жалко – они были православные, старые, многие прошли через войну, потеряли родственников.

Потом прошло несколько лет – пенсионеры начали получать пенсии. А мы – задумались, что бы ещё сделать. Смотрели детские дома в Москве; там бывают сюрпризы, но, в общем, всё благополучно: они получают много денег, у них есть удобства, они могут многое дать детям – в общем, всё нормально.

А потом моя подруга решила, что она хочет жить возле монастыря. Не внутри – но рядом. Конечно, было жалко, но я не удерживал эти отношения, а просто построил дом, где мы живём сейчас как брат и сестра.

Мы помогаем людям вокруг. Это в маленькой деревне между Суздалем и Иваново. Построили большой дом, купили коз – там как ферма. Там совсем другая жизнь, чем в Москве.

Здесь я сижу ночь и курю. Там я могу спать в маленькой кровати в доме без воды, просто гулять в лесу – это очень приятно. Там для меня – это настоящая жизнь. Я больше бываю в храме, а она там поёт.

Я не скажу, что я по-настоящему уверовал и читаю Библию каждый день, но я чувствую что-то внутри, какую-то атмосферу – это самое главное.

Когда батюшка меня крестил, он сказал: не надо читать, не надо ничего, православие должно быть из сердца.

О религии

Я думаю, есть один Бог и разные пути к нему. Для меня сейчас православие – это самый тёплый и душевный путь.

Но я не думаю, что быть православным христианином – это значит читать Библию каждый день. Для меня это как сказал блаженный Августин: «Быть христианином – значит, делать то хорошее, что ты можешь сделать, и не делать то плохое, что ты хочешь». И для меня это всё.

А то, сколько ты молишься – три раза или пять раз – это не самое главное. Ритуальная сторона совсем разная, но это неважно.

Вначале я ещё увлекался буддизмом. И буддизм, медитации помогали мне понять мир, понять себя. Но медитация без веры – это пусто.

Потом, когда я начал читать Паламу, труды по исихазму, то из буддизма пришёл к православию. Но это я сам так подумал, батюшка мне ничего не советовал. Он просто сказал: «Теперь ты наш брат – и это самое главное».

Но службы каждый день – для меня это, конечно, слишком много, всё хорошо в меру. А вот раз в неделю, в воскресение… Там недалеко есть мужской монастырь, вот ходить туда на службу раз в неделю – это в самый раз.

Я думаю, может быть, когда я буду старым, то смогу жить там, помогать на ферме, преподавать английский в детском доме… Но пока я не готов.

Сейчас жизнь – это уже, конечно, не эксперимент. Я не хочу больше заниматься клубами, ресторанами. Я всегда много читал, сейчас вот пишу первую книгу. А вообще – не знаю, чем бы я хотел сейчас заниматься.

Что точно знаю – сейчас бы я хотел больше времени проводить в монастыре. Может быть, буду ездить туда каждые два-три месяца, жить там по месяцу-два.

Об отношениях между людьми в России и Европе

Мне почти шестьдесят, можно считать, что я – пенсионер. Посмотреть мир – это хорошо, но жить в Европе – это нет. Кстати, я думаю, большинство русских не умеют жить за границей.

Я жил в Нью-Йорке, в Мадриде, в Париже… Москва – это странный город, здесь есть свобода. Конечно, если я захочу заняться политикой, уйти в оппозицию к правительству – это одно, но я не буду этого делать.

Сейчас, например, в Париже все говорят про политику, и какой от этого толк? Государство – почти банкрот.

С одной стороны, это очень интересно, поездить по миру, посмотреть, как живут люди. У меня, например, есть маленький домик в Марракеш. Очень интересно смотреть, как живут тамошние мусульмане, они спокойные и открытые люди. Они совсем не похожи на тех мусульман, которые сейчас в Париже. Можно жить там – но это не моя культура.

А здесь я дома, мой дедушка был из Одессы, – может быть, это чувствуется. Хотя в Одессе я никогда не был. Был в Киеве, в Крыму. Может быть, когда-нибудь я захочу построить там дом. Там мне очень нравятся люди и там очень красиво; посмотрим, сейчас я ничего не решил, для меня все варианты открыты.

В любом случае, это не мы выбираем, это жизнь предоставляет нам возможности. И нужно быть очень открытым, и чувствовать их. Может быть, если бы я не встретил вторую жену, ничего бы вообще не было. Сейчас я знаю только, чего точно не хочу. Я не хочу жить, как там.

Когда меня спрашивают, в чём разница между французами и русскими, я отвечаю: «Очень просто. У русских есть душа». Они могут быть очень жёсткие, очень страшные, но если они откроют тебе своё сердце, это будет насовсем.

У меня есть несколько русских друзей, которым, если у меня проблемы, я могу позвонить, и они всегда скажут: «Что я могу для тебя сделать?» И всё, без вопросов. Французы скажут: «Ой, не сейчас, не знаю», – а здесь нет. Это самое главное.

О локальных решениях и перспективах России

Город, архитектуру – всё это можно поменять, но самое главное – это отношения между людьми. Вот поэтому я живу здесь – тут хорошо. И ещё хорошо, когда я живу в монастыре.

Там всё так просто: никто не будет тебя судить или обвинять, никто от тебя ничего не ждёт. Просто «пойдём на рыбалку» или «пойдём за грибами» или «надо забрать козу» — вот и всё, жизнь простая.

Как говорит моя подруга: «Ну, что, было бы у меня ещё одно платье или машина, украшение, зачем?» И вот она хочет жить там, больше нигде не хочет. И ещё чему я учусь там – быть довольным тем, что у меня чего-то нет. Это тоже очень важно.

Потому что в жизни мы всегда можем кричать, что у нас чего-то нет. И всегда есть кто-то выше, красивее, богаче нас – на это не нужно смотреть.

У меня есть несколько очень богатых друзей, я вижу, как они живут. Они очень много пьют, и никто из них не счастлив. И, когда я уезжал в монастырь, у них была достаточно жёсткая жизнь. А счастлив всё равно никто не был.

Думаю, большой шанс России в том, что она вошла в историю на тысячу лет позже Европы. Западная цивилизация уже переживает декаданс, а у русских есть ещё тысяча лет. Цивилизации умирают – посмотрите на Америку, на западную цивилизацию, а у России ещё есть перспектива.

Когда я жил в Нью-Йорке, это было даже хуже, чем в Париже. И сейчас почти все народы такие: они хотят деньги, они смотрят телевизор, почти не читают.

В России сейчас тоже меньше читают, это правда, но иногда я еду в метро и вижу людей, которые читают настоящие книги. В Париже такого нет. А здесь есть содержание. Поэтому в следующие пятьдесят лет в России будет лучше, чем везде. Ну, а потом…посмотрим.

Я жил в Париже и могу сказать: там можно провести неделю как турист, но жить там невозможно. Потому что всё пусто: вокруг красиво, все хорошо одеваются, но это – не настоящая жизнь.

Когда я разговариваю со старыми друзьями во Франции, они все недовольны, все жалуются, что у них плохо: большие налоги, слишком много криминала – но они ничего не делают.

Здесь, когда я разговариваю с русскими друзьями, никто не говорит бесконечно: «Ой, как у нас плохо, бла-бла-бла». Потому что они знают: если есть проблемы – это их проблемы. А во Франции все ждут, что что-то сделает государство, сами никогда ничего делать не будут. Тут свобода.

Да, у меня есть друзья, которые живут так: ушёл в запой – вышел – заработал большие деньги, и дальше всё сначала. Да, я знаю таких людей, но зарабатывать деньги они умеют. Во Франции сейчас вообще мало кто что делает. А здесь есть перспектива.

Конечно, Москва – это не Россия, и я не был везде. Но у меня есть друзья в Сибири, есть французские друзья, которые живут в Самаре, я открывал бар в Ростове-на-Дону. Есть регионы, где динамика сейчас даже больше, чем в Москве.

Я вижу деревню возле монастыря, где мы живём. Десять лет назад всё там было вообще заброшено и все крыши кривые. Сейчас, когда мы начали помогать, они все вышли, посмотрели вокруг – и сами всё покрасили и крыши поправили.

Я думаю, нигде нет глобального решения. Просто каждый человек должен помогать своему маленькому кругу – и тогда всё будет нормально. Есть локальные решения, и есть глобальные. Сейчас эта маленькая деревня, где у нас дом, – совсем другая, чем десять лет назад. Есть динамика.

Да, я её чувствую не везде, она бывает даже негативной. Да, помогать тоже можно по-разному. Когда я был молодым студентом, мне очень нравился Че Гевара. И я помню его фразу: «Недостаточно дать народу рыбу – надо научить людей её ловить».

И это очень похоже на то, что происходит сейчас в монастыре. Когда мы перестроили маленький храм – жители вокруг сами начали приводить всё в порядок. То же самое в Иваново: я вижу, как было десять лет назад, и как стало. Люди начали работать – кто на ферме, кто где-то ещё.

Да, появилось новое поколение людей: они работают, пару раз в год выезжают куда-то за границу, но при этом остаются русскими. Они знают, что есть русская культура, могут поговорить об Ахматовой, Цветаевой и любят Россию. У любой нации такая любовь – основная идея.

Потому что во Франции сейчас, кого ни спроси, никто не любит Францию. Поэтому ничего не работает. У меня среди друзей есть узбеки, таджики. Может быть, они мусульмане, но они любят Россию.

Я не люблю слово «патриот» – оно очень жёсткое, но думаю, что любить страну – это важно. Конечно, есть некоторое количество людей, которые любят только большие деньги, но большинство людей здесь всё-таки остаётся русскими.

Фото: Иван Джабир