В ходе опроса, недавно проведенного в Эстонии, выяснилось, что только 20% местных граждан считают религию важной частью своей жизни. Таким образом, по официальным статистическим данным, эстонцы являются наименее религиозной нацией планеты. Но означает ли это, что у них отсутствует вера?
Прогулки по ветреным улицам Таллина, мимо изящных шпилей старого города и церквей, из которых доносится колокольный звон и песнопения, могут создать обманчивое впечатление об этом городе и стране в целом.
Если присмотреться, то выясняется, что большинство прихожан в местных храмах – иностранные туристы.
Как-то раз в воскресенье я зашел в Домский собор в Таллине и поразился: оказалось, что большая часть верующих – приезжие из Голландии, и только несколько человек на задних рядах (не более 15) – коренные эстонцы, регулярно приходящие в храм.
Однако, по словам настоятеля собора Архо Тухкру, эта проблема существует давно.
«Люди у нас верующие, – говорит священник. – Только они не хотят принадлежать к церкви. У нас просто нет традиций, по которым люди идут в церковь целыми семьями».
Хотя лютеранская церковь является крупнейшей в Эстонии, к ней принадлежат всего 13% населения страны, говорит Тухкру.
Но есть и более убедительная статистика: только каждый пятый эстонец считает веру важной частью своей жизни.
Подобная тенденция отражается на всех уровнях общества. Например, в школах, где религия не является отдельным предметом.
Вместо этого на уроках истории юные эстонцы узнают о завоевателях, немцах и датчанах, которые принесли в их страну христианство. В те годы эту религию стали считать вероисповеданием колонизаторов, которое отвергало большинство населения.
«Думаю, одна из причин, по которой в наши дни эстонское общество можно называть светским, – это четкое различие между национальной и религиозной идентификацией нашего народа», – поясняет советник правительственного департамента по делам религии Ринго Рингвее.
Еще одно препятствие – это язык. Многие эстонцы попросту не могли понять слова проповедей, которые им пытались втолковать заморские миссионеры.
«Лютеране говорили на немецком, – объясняет Рингвее. – В XIX веке появилась Русская православная церковь, и до начала XX века ее языком был русский».
В 1920-х, когда Эстония стала независимой, появилась Эстонская апостольская православная церковь (ЭАПЦ), которая относилась к юрисдикции Константинопольского патриархата, а не Москвы. В ее церквях службу вели в основном на эстонском языке, но после оккупации Эстонии Советским Союзом ЭАПЦ присоединили к Московскому Патриархату.
Во времена Советского Союза религия не поощрялась. И если в других бывших советских республиках после развала СССР христианство пережило возрождение, в Эстонии этого так и не произошло.
Впрочем, это совсем не означает, что эстонцы ни во что не верят.
В лесу, расположенном примерно в 300 километрах от Таллина, я встретил группу любителей природы. Даже не просто любителей, а людей, которые ей поклоняются.
«Мы – язычники, – говорит Айгар Пихо, отец восьмерых детей, житель поселка Рыуге на юге Эстонии. – Наш бог – в природе. Не спешите, присядьте и послушайте».
Айгар, как и многие эстонцы, человек одухотворенный. Он называет свое вероисповедание «Маауск» (то есть «родная вера»). Согласно этой религии, самое священное – это деревья и земля, которые обладают божественной силой.
У Айгара есть место для молитвы – лес. Но у него нет ни обрядов, ни священных писаний, поэтому его религию трудно назвать организованной.
Тут вступает его 22-летняя дочь Котре: «Мы говорим: «Да, мы «маауск», но в подробности не вдаемся. Мы просто понимаем, что это означает гармонию между природой и нашими душами».
Меня приглашают на праздник летнего солнцестояния, во время которого Айгар и члены его семьи танцуют около огромного костра, сооружают гигантские деревянные качели и поют.
Девушки собирают цветы и делают из них венки, которые, по местным древним верованиям, нужно класть под подушку, чтобы найти мужа.
Такие традиции глубоко укоренены эстонской культуре: более 50% населения страны говорят, что верят в некую жизненную силу, хотя и не могут толком ее описать.
Впрочем, есть некоторые споры относительно возраста таких традиций.
«Они обычно основаны на фольклорных исследованиях, которые велись в конце XIX – начале XX века, – считает археолог Тынно Йонкус, который специализируется на истории эстонской религии. – Они в это верили, и этим пользовались. Но это нельзя отнести к средневековью, или к дохристианским временам».
Другие считают иначе. В Эстонии существует группа под названием «Маавалла Кода», которая опирается на древние рунические календари.
Среди трех-четырех сотен ее членов – Андрес Хейнапуу и его сын Отть. Для этих людей связь с землей – это нечто очень личное. Все строится на отношении к живой природе, которая тебя окружает.
«У дерева нет ушей, – говорит Андрес Хейнапу, один из членов религиозной группы. – Я прихожу к дереву и мысленно задаю отчетливый вопрос. А потом я каким-то образом чувствую, что мне посылают ответ».
«То есть вы беседуете с деревом?» – спрашиваю его я. «Конечно!» – отвечает Андрес.
Я говорю, что тоже хотел бы говорить с деревьями, но каким же образом можно поддерживать разговор с предметом?
В ответ Отть возражает, что дуб в разговоре может быть весьма резким в суждениях, а рябина, напротив, склонна проявлять понимание.
Поговорив с членами «Маавалла Кода», я понимаю, что большинство эстонцев любят природу и стремятся защитить ее. И что некоторые люди, такие, как Отть и его отец, проявляют в этом уж слишком большое рвение.
Те чувства, которые они испытывают к своей стране и ее природе, – это своеобразный мирный национализм.
Но именно из-за него церкви стало трудно определить свое место в обществе, где христианство – и организованная религия в целом – остаются далеко не главным приоритетом.

"Павлоградские вести"